Любое коммерческое использование данного перевода, воспроизведение текста или его частей запрещено. Текст предназначен для ознакомительной публикации.
Д. М. Снайдер
"ВИНС"
Перевод:
Калле Вычитка:
KuNe,
newshka 
Оформление:
Dafina 
Размещение:
без ссылки запрещено! Аннотация
Летом перед девятым классом между Винсом Сэнфордом и Эриком Сомерсом что-то произошло. Что-то, разрушившее их дружбу. Несколько лет спустя Эрик хочет снова занять свое место в жизни Винса, но даст ли тот ему второй шанс? Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10. Часть 11. Часть 12. Большая пасиба отправляется
Coraline 
за помощь в вычитке)))
Начало первой части
Часть 1.
«Отец – расист, – думает Винс, – к тому же узколобый». Они вчетвером сидят за обеденным столом, родители – по краям, а они с братом друг напротив друга, но говорит только отец.
– Чертовы арабы, – восклицает он, разрезая бифштекс в своей тарелке. Из гостиной доносится голос диктора, потому что отец сделал телевизор погромче, чтобы слышать новости. Эту тираду вызвал ролик о повышении цен на бензин. – В Техасе достаточно нефти,
Сильвия, я тебе говорю.
Он размахивает вилкой и оглядывает всех сидящих. Сильвия кивает:
«Да, дорогой», а Кори начинает:
– В школе? – Ему тринадцать, и он всегда говорит с вопросительной интонацией. – Наш учитель по истории? Он сказал, что нефтепровод идет через всю страну прямо под нами, так что нам не нужна их нефть, знаете?
Только Винс смотрит в свою тарелку и молчит. Ему плевать на рост цен или нефтепровод под ногами. Он просто очень надеется, что скоро начнется прогноз погоды, потому что это – единственное, что может заставить отца заткнуться.
«Пожалуйста, никаких больше репортажей». У отца же на все свое мнение.
Взять, к примеру, самого Винса. Отец разговаривает с ним, только чтобы раскритиковать. Его одежду: черные джинсы и панковские футболки, тяжелые черные ботинки, серо-зеленый тренч, который он таскает круглый год – отец ненавидит его одежду. «Ты похож на педика», – самое лестное из того, что говорит отец.
А ведь есть еще его музыка, группы, исполняющие тяжелый рок, вроде «Korn» или «Rage Against the Machine», которые его отец совсем не понимает. «Это не песни, – заявляет он Винсу. – Это какой-то мусор. Выруби это дерьмо». Как бы тихо он ни включал звук, реакция всегда одна:
«Выруби это дерьмо!».
И конечно, его волосы – основной источник их ссор. От природы темнее, чем у Кори, волосы Винса кажутся почти черными, настолько, что даже мать как-то обвинила его в том, что он их красит. Отец ненавидит их цвет, ненавидит его стрижку: длинные пряди, падающие на глаза, и короткий ежик на затылке. «Если хочешь подстричься, – говорит отец, – тогда режь все к чертовой матери».
До этого Винс отрастил волосы почти до подбородка, но отец и ту стрижку ненавидел. «Ты похож на хиппи», – проворчал он как-то вечером.
Винс впервые к нему прислушался. В школе его называют и панком, и готом, и лузером, и гомиком – симпатичные, уверенные в себе, популярные ребята отшатываются от него в коридорах, но он совершенно точно не хиппи. Хиппи украшают себя цветами и носят одежду в ярких узорах, а еще поют о мире и любви. Винсу нравится черный цвет, чем чернее – тем лучше, и самое близкое к попсе в его музыкальной коллекции – это группа «Garbage», да и то только потому, что ему нравится та песня про дождь. Так что он достал бритву, устроился на туалетном сидении в ванной на втором этаже и обрезал все, кроме двух прядей прямо у самых ушей. Они обрамляли лицо, делая Винса почти похожим на эльфа. Он еще не знает, что думать о своем новом стиле, но отцу он так не нравится, что Винс решил пока оставить как есть.
Впрочем, отцу все в нем не нравится. Иногда Винсу даже становится интересно, если он исчезнет: сбежит или просто уедет в колледж – заметит ли кто-нибудь? Мама – само собой, потому что он помогает ей по дому. Но они больше не разговаривают так, как раньше, когда он был младше, и насмешки ребят из школы его задевали, так что он приходил домой и падал на кровать, с трудом сдерживая слезы. А потом в комнату тихо входила она, садилась на край постели, гладила его по спине и давала выговориться. Она замечательный слушатель, его мама – да и как иначе с таким-то мужем. Но Винсу уже семнадцать, злые прозвища больше не обижают, а когда он приходит домой из школы, всегда запирает дверь комнаты, чтобы никто не мог войти, когда он дрочит.
Отец запивает ужин виски – поскольку у него очень высокооплачиваемая работа, и они живут в одном из лучших районов города, он напивается исключительно дорогим спиртным, а не какой-нибудь дешевкой вроде вина или пива. Винс понимает, что сейчас будет, когда отец отставляет стакан и поворачивается к нему, слезящийся взгляд моментально становится жестче.
– Готов поспорить, ты наверняка хочешь сказать что-нибудь гениальное по этому поводу, – говорит он и ждет, когда же Винс прольет свет на эту тему.
– Нет, – отвечает Винс, уставившись в свою тарелку.
Отец это ненавидит.
– Смотри на меня, когда отвечаешь.
Винс медленно, чувствуя на себе взгляды матери и Кори, поднимает голову на дюйм или два, не больше. Он слегка поворачивается и ровно десять секунд не спускает темных глаз с отца, считая в уме
«один, два, три» до десяти, прежде чем громко повторить:
– Я сказал «нет».
– «Нет» что? – спрашивает отец. Гребаный любитель формальностей.
Еще пять секунд, время тянется между ними, как аптечная резинка, грозя вот-вот лопнуть. Наконец Винсу кажется, что он ловит в лице отца нечто похожее на неловкость или замешательство, он не знает наверняка, но этого достаточно, чтобы заставить его сказать:
–
Нет, сэр. Отец откашливается. Какую-то секунду в комнате стоит тишина.
Винс думает, что с него хватит всего этого: ужина, отца, того, как благодушно мать позволяет этому напыщенному придурку болтать и болтать обо всем, что приходит в голову, восхищения Кори и его согласия со всем, что бы отец ни сказал, как будто в глазах мелкого тот вырос футов на десять. Пора к себе в комнату – единственное убежище в этом доме. Даже если он будет просто валяться на кровати и пялиться в потолок, выключив свет, все лучше, чем сидеть здесь.
Голос ведущей затихает, за столом наступает этакая секунда молчания, почти как на похоронах.
И начинается ролик про местную католическую церковь. Винс слушает вполуха, потому что он не особо верующий. Когда-то ему приходилось каждую неделю ходить на мессы, посещать воскресную школу, ездить летом в библейский лагерь, соблюдать посты, но только из-за того что предки
заставляли. Теперь он ничего такого не делает, потому что не так чтобы верит. Впрочем, что он
совсем не верит, тоже сказать нельзя – да, какая-то циничная часть его считает, что если Бог есть, то он смотрит сверху на его жизнь в этой задрипанной дыре и ржет без остановки, но он не может игнорировать еще один тихий голосок, который шепчет, что возможно, только возможно, ему стоит верить
хотя бы немного, просто на всякий случай. Вдруг Бог не такой ханжа, как отец. Вдруг Бог просто забыл о нем и извинится за все дерьмо, через которое ему пришлось пройти, когда Винс наконец умрет.
Внезапно отец бросает:
– Гребаные педики! – Бешенство в его голосе настолько удивляет Винса, что он хмурится и снова поднимает глаза. Он не понимает, что вызвало этот взрыв, но прежде чем он успевает спросить, отец продолжает. Его тирада перекрывает голос диктора, во взгляде читается что-то, похожее на возмущение и гнев, когда он смотрит через стол на жену. – Сильвия, слышишь, эти извращенцы уже кругом. Стоит оглянуться, и обязательно наткнешься на какого-нибудь священника, насилующего ребенка.
Священника!.. Он замолкает, но Винс знает, что это еще не конец. Сейчас отец прожует два или три кусочка свинины, тщательно все обдумает, накрутит себя, вспомнив гомосексуалистов в целом и геев-священников в частности, а потом начнет снова.
– Вы об Обществе Христианской Доктрины? – спрашивает Кори, и у него горят глаза – когда он возбужден, они сияют, как отполированные центы. – Мы как-то обсуждали…
–
Чертовы пидорасы, – перебивает отец. Винс смотрит на мать, ее взгляд нервно перескакивает с предмета на предмет, как бабочка, что никак не найдет, куда бы сесть, порхая с одного цветка на другой. На мгновение она осмеливается посмотреть на Винса: его рот, нос, глаза – и неодобрительно поджимает губы, но ничего не говорит. Она отворачивается, а отец продолжает: – Таких нужно запретить брать в священники. Приставать к
детям – это ужасно. Надо послать к чертям всех со склонностью к гомосексуализму… – он как-то по-женски всплескивает руками, кусочек мяса опасно болтается на вилке. Отец ни черта не знает, о чем говорит, но его это еще никогда не останавливало. – Геев нельзя подпускать к детям. Вспомни своего дядю Гарри.
– Он не был геем, – говорит Винс. Это не его дядя, а матери, и он был не геем, а просто похотливым страдающим от ревматизма стариком. И то, что его лицо расплывалось в глупой, радостной ухмылке, когда кто-нибудь из внуков садился ему на колени, абсолютно не значило, что у него от этого встает.
С трудом, но отец все-таки заставляет себя полностью повернуться к Винсу:
– А ты, конечно, знаешь лучше всех? – спрашивает он. Виски уже достаточно всосался в кровь, и его голос звучит странно.
– Я знаю, что геи не насилуют детей, – вздыхает Винс. Это давняя битва, и он устал от нее. Да, у них разные мнения по этому вопросу, может, уже принять это как данность и двигаться дальше? Но нет, отцу надо, чтобы все под этой крышей разделяли одну и ту же точку зрения –
его собственную. Например Кори – он все еще достаточно маленький, чтобы верить, что
«Папа лучше знает». Но не Винс. Он просто ждет окончания школы, чтобы убраться отсюда подальше.
Ковыряясь в тарелке и понимая, что не станет доедать, он пытается объяснить:
– Мужчины, пристающие к детям, не геи, папа. Они больные люди. Это все равно что заявить, что натуралы – все сплошь насильники маленьких девочек. – Он оглядывает всех за столом, ожидая поддержки, но не находит ее: мать разглаживает на коленях салфетку, чтобы не смотреть ни на мужа, ни на сына, а Кори разглядывает Винса с подозрением, словно человек, который сидит напротив него, не может быть его братом
– Геи – не педофилы, – продолжает Винс. – Они любят
мужчин, а не…
– Разве я давал тебе разрешение говорить? – обрывает его отец.
Разрешение. Это слово пронзает Винса насквозь и рикошетом отскакивает от всего внутри, как серебряный шарик в автомате для пинбола.
Разрешение… – Да пошел ты, – отвечает Винс.
Отец заливается краской.
– Что ты только что сказал?
Винс резко встает, ножки стула царапают паркет.
– Я не собираюсь и дальше сидеть тут и слушать эту муру, – говорит он. С него хватит.
Он поднимает тарелку, и его мать наконец вступается:
– Милый, сядь и доешь ужин…
– Я наелся.
Винс не удосуживается задвинуть стул, просто разворачивается и уносится в кухню, где бесцеремонно бросает тарелку в раковину, так что она со стуком ударяется о нержавеющую сталь. Сок он допивает, прежде чем бросить чашку в грязную посуду. Из столовой доносится голос отца, очень громкий – потому что тот хочет, чтобы Винс его слышал.
– Не знаю, почему я мирюсь с этим, Сильвия. Честно – не знаю. Такое неуважение…
– Клифф, пожалуйста, – начинает мать. Это самое длинное ее обращение к мужу за весь вечер.
– Мой отец никогда не стал бы терпеть такого. – Винс смотрит на свое отражение в окне над раковиной и передразнивает отца:
«МОЙ отец никогда не стал бы терпеть такого». Ага, а еще его отец заставлял его ходить в школу босиком, когда он жаловался, что новые туфли натирают. В гору, пять миль, по снегу – послушать только. Отец – брехло.
Мать пытается еще раз:
– Клифф, он тебя
слышит.
– И что? – Винс закрывает глаза и представляет, как этот лицемерный ублюдок надувается, словно рыба-шар. – Это мой дом, Сильвия. Я буду говорить, что хочу и
когда хочу, а если кому-то это не нравится, он может убираться на все четыре стороны. Пока он живет под моей крышей, он будет жить по моим правилам.
Опять это «
Моя крыша,
мои правила», Винса уже тошнит от них.
– Тебе плевать на всех, кроме себя, – кричит он из кухни. Он даже отсюда чувствует, как кипит отец, и отчаянно впивается пальцами в край раковины. – Это и мой дом тоже…
– Ты вносишь арендную плату? – кричит в ответ отец. – Или может, оплачиваешь счета? Потому что если да, сынок, я что-то не видел твоих денег. Пока ты не начнешь нам помогать…
– Клифф, хватит, – увещевает мать.
Винс слышит, как она отодвигает стул, гораздо осторожнее, чем он до этого, и понимает, что она идет сюда. Наверное, надо подняться к себе – сбежать.
– Да если бы у меня был выбор, я бы не остался тут жить даже за деньги, – бурчит он себе под нос, когда она подходит к нему сзади.
– Не позволяй ему задевать себя, – шепчет она очень тихо, чтобы отец не услышал.
– Я делаю немало. – И к черту отца.
– Я знаю, что делаешь. – Она соскребает остатки еды со своей тарелки в водосточную трубу и включает измельчитель мусора. Кухню наполняет
жужжание, заглушая все, что продолжает говорить отец в столовой.
Выключив измельчитель, мама засовывает вилку в водосток, чтобы проверить, не застряло ли что-нибудь в трубе, и говорит:
– Раньше вы так хорошо ладили. Что случилось?
«Я вырос», – думает Винс. В какой-то момент он понял, что у отца нет всех ответов, да он даже половины вопросов не знает, но все равно имеет свое мнение по каждому. Он никогда не признаётся в своем неведении, ненавидит, когда кто-то от него отличается, не терпит никаких отклонений от его образа жизни, его мировоззрения, у него давно сложилась
единственно правильная картина мира. И все, что не вписывается в его представление о том, как должно быть, отбрасывается как аморальное, антиамериканское,
неправильное. Винс как раз подпадает под это категорию. Неужели мать думает, что ему
нравятся эти споры?
– Я наверх, – отвечает Винс. Это лучшее, что он может сделать – ему не хочется ссориться еще и с матерью. Не ее вина, что отец – такой придурок. Может, выбраться из дома чуть позже, просто чтобы отдохнуть от всех, где-нибудь после полуночи, когда все будут спать? В последнее время он нередко так делал.
Быстро чмокнув мать в рыхловатую щеку, он бормочет:
– Спасибо за ужин. Еда была класс. Жаль, не могу сказать того же про компанию.
В ее глазах блестят слезы – она ненавидит эти ссоры.
«Посмотришь, что будет, когда Кори подрастет», – хочется сказать Винсу, но у него такое подозрение, что брату ничего такого не грозит. Он уже общается только с благополучными детишками из богатых семей, в дизайнерской одежде, со стильными стрижками, Винс никогда не вписывался в их компании, несмотря на то что жил в том же районе. Все они казались ему насквозь фальшивыми – искусственными, с их белозубыми идеальными улыбками и безупречно уложенными волосами. Раньше Винс отчаянно старался походить на них. У его семьи есть деньги, он может позволить себе такую же одежду. Когда-то он жаждал популярности. Теперь он хотел одного: поджечь их всех и посмотреть, как станет плавиться пластмасса. Увидеть, как они горят.
Как можно объяснить это матери, которая в школе была старостой класса, а в колледже получала стипендию за достижения в софтболе? Она была чирлидером, училась на отлично, а на выпускном стала королевой бала. А будучи ее старшим сыном, как он может надеяться, что она поймет, что он не одна из овец, что стадами бредут по школьным коридорам? Что его взгляды простираются за пределы этого маленького городка, этой семьи, этого мира?
– Просто
постарайся приспособиться, – говорила она ему, но это он уже проходил. Он пытался смеяться, когда смеются они, расстраиваться из-за каких-нибудь глупых мелочей, которые их волновали, заниматься спортом. Не сработало. Внутри он чувствовал себя как тот тасманский дьявол из глупого мультика, крутящийся волчком, пытающийся вырваться, сбежать, но никто не слышал его криков о помощи. Всем было плевать.
«Еще пара месяцев, – думает он. – Сейчас ноябрь, первый семестр почти закончился». Еще несколько месяцев – и он закончит школу и оставит это место позади. Жизнь семнадцать лет словно закручивала его спиралью, и теперь он готов распрямиться. Он так ждал, когда же уйдет в свободное плавание, наконец-то бросит все это и заживет.
Он делает шаг к коридору, но мать хватает его за локоть и просит:
– Вынеси мусор, дорогой? Завтра его вывозят.
Винс вздыхает:
– Мам…
Она поджимает губы и отворачивается.
– Хорошо, – говорит она, забирая со стойки мятую пачку сигарет. Она выстукивает одну, а потом неумело щелкает зажигалкой, чтобы прикурить. Ее руки так дрожат, что огонек нещадно колеблется. – Я ведь не так много прошу, Винсент. – Она называет его так, только когда злится. Винс не знает, почему она злится
на него… он ведь не сделал ничего такого. – У всех есть обязанности, которые им выполнять не нравится. Я, например, мою посуду, стираю и готовлю, что уже гораздо больше, чем делаете вы все трое вместе взятые. Кори следит за кошачьим туалетом. А твоя обязанность – выносить мусор.
На полу у плиты стоят два белых пакета, завязанных и таких набитых, словно мать специально собирает мусор так, чтобы Винс не мог поднять его. Он с отвращением смотрит на пакеты.
– А какие обязанности у папы? – спрашивает он с горечью. Отец ни хрена не делает по дому.
– Винсент, – предостерегающе говорит мать. Она наконец смогла прикурить сигарету и глубоко затянуться. Дрожь почти прошла.
Он не ждет продолжения, и его нет. Винс рассерженно идет по коридору, громко топая ботинками по деревянному полу.
Топ, топ – похоже на стук сердца.
– Винсент…
– Я за пальто, – отвечает он. – Боже, я же сказал, сейчас вынесу.
Вообще-то, не говорил, но все равно вынесет. Она права – это его обязанность.
«По крайней мере, кто-то делает хоть какую-то работу по дому», – думает он, вытаскивая тренч из кладовки. Он без подкладки и жутко шелестит при ходьбе. Когда Винс впервые надел его, он думал, что все за квартал слышат, как трутся его рукава о бока пальто. А теперь ему пофигу. Он очень надеется, что этот звук раздражает людей. Мать, например, раздражает. Она не любит это его пальто. «Ты в нем как бандит какой-то», – говорила она ему.
Когда он входит на кухню, мать бросает на него презрительно-надменный взгляд.
– Неужели обязательно надевать его?
– На улице холодно, – объясняет он, хотя едва ли тренч поможет согреться. Винс носит его просто назло всем.
Когда он наклоняется поднять пакеты с мусором, мать проходит мимо, задевая полы пальто.
– Просто вынеси его на улицу, – говорит она. Он не уверен, что она имеет в виду: мусор или тренч.
Может, и то, и другое.
Она начинает убирать со стола – Винс слышит звон приборов, но все равно оглядывается, чтобы проверить, где она. Он выпрямляется и тянется за сигаретами. Легкие, с ментолом – одно название, а не сигареты, но он благодарен и за это. Вытряхнув парочку, он засовывает их себе за ухо и запихивает зажигалку в карман, пока мать не вернулась.
Всего две сигареты. С тем, как она дымит в последнее время, мать решит, что выкурила их сама.
Сегодня пакеты кажутся не такими тяжелыми, и, подходя к парадной двери, он даже закидывает один на плечо, как рюкзак. При одной мысли о том, чтобы хоть на несколько минут вырваться из этого душного дома, мусор словно становится легче. Улица – это возможность покурить в темноте и одиночестве. Подальше от отца, пусть даже это
всего лишь темный переулок за домом у мусорных баков, иногда и этого достаточно.
Часть 2.
Работа, работа, перейди на идиота.
